В 2025 году российская атомная промышленность отмечает 80-летие: ее историю отсчитывают от 20 августа 1945 года, когда создали Специальный комитет по использованию атомной энергии. Как зарождалась отечественная атомная отрасль, над чем работало секретное ведомство и какими были в жизни знаменитые ученые-ядерщики?
Решение о создании спецкомитета в СССР приняли в 1943 году. По воспоминаниям его бывшего сотрудника, 101-летнего ветерана Великой Отечественной войны Ивана Мартынушкина, по назначению и полномочиям спецкомитет напоминал генеральный штаб — почти как в армии.
— Поступая на работу, я подписал массу обязательств по секретности. Это налагало ограничения, — рассказывает Иван Мартынушкин в интервью Национальному исследовательскому ядерному университету «МИФИ». — У нас не было принято интересоваться, что делается в соседней комнате. Не рекомендовалось появляться в людных местах, особенно где было много иностранцев. Однако мы воспринимали это нормально.
Работал спецкомитет в обстановке строгой секретности. По воспоминаниям непосредственных участников событий, даже в научных отчетах физики долгое время использовали «птичий язык». Научный руководитель атомного проекта Юлий Харитон и Юрий Смирнов, работавший во Всероссийском научно-исследовательский институте экспериментальной физики, писали, что нейтрон, например, назывался «нулевой точкой», а плазма — «гущей». Для закрытого города Сарова (в те годы Арзамас-16), где вели основные работы, придумали целый список кодовых обозначений: «объект № 550», «Кремлев», «Москва, Центр-300» и другие. Первый советский ядерный заряд назвали РДС — «Реактивный двигатель Сталина». Это название и закрепилось в истории.
Председателем спецкомитета был Лаврентий Берия, а главным научным руководителем атомного проекта — легендарный физик Игорь Курчатов, основоположник идеи использования энергии мирного атома и основатель Института атомной энергии. Курчатов, по воспоминаниям современников, для коллектива стал не просто начальником, а поистине сердцем и душой.
— В главке он у всех вызывал улыбку, особенно когда шел по коридору и, заходя то к одному начальнику, то к другому, напевал песенку: «Куда ни поеду, куда ни пойду, я к ней загляну на минутку». Курчатов был богатырского сложения, крепкий, с бородой. Веселый, но в нем всегда чувствовались внутренняя собранность и серьезность, — вспоминает Иван Мартынушкин.
Помимо Бороды у Курчатова было и другое прозвище. Нередко его шутя называли Генералом — из-за врожденной статности и твердой стремительной походки.
Как рассказывал физик-ядерщик, один из сподвижников Курчатова Виктор Давиденко, бороду отец советского атомного проекта начал носить, когда у него наметился второй подбородок. Мягкий овал лица резко контрастировал с мужественным, волевым образом — и Курчатов решил немного изменить имидж.
«Внешность Игоря Васильевича с бородой стала еще более выразительной и гармоничной, — писал Давиденко. — Зимой, когда он выходил на пешую прогулку в шубе с бобровым воротником и в бобровой боярской шапке, можно было наблюдать, как встречные старушки начинали прилежно креститься, по-видимому, принимая его за архимандрита (высший сан священников-монахов в православной церкви. — Прим. ред.) <…> Каждая такая картинка служила поводом к шуткам, а посмеяться Игорь Васильевич всегда любил».
Курчатов был мастером давать коллегам остроумные прозвища. Например, директор Института физических проблем Академии наук СССР, а позже директор Института атомной энергии Анатолий Александров был лысым, но прямо надо лбом имел немного вьющихся волос, поэтому Курчатов звал его Курчавый. Прозвища были у многих организаторов атомного проекта СССР: Бориса Ванникова, например, звали Бабай, Авраамия Завенягина — Павлов. Это было обусловлено в том числе соображениями секретности.
Многие великие физики-ядерщики, которых объединил атомный проект, были открытыми и добродушными, не чурались шуток и простых разговоров.
— Когда физика-конструктора Юлия Харитона избрали в Верховный Совет СССР, к нему начали поступать письма от избирателей с просьбами. Не зная, что ответить, особенно по квартирным, бытовым вопросам, он просто высылал адресатам деньги из своих премий и гонораров, — вспоминает Мартынушкин.
Работали ученые с упоением. Пример — Яков Зельдович, который вместе с Харитоном в 1930-е впервые провел расчет цепной реакции деления урана. Во время возвращения с выездной сессии делегации Академии наук в Средней Азии поезд с учеными, следовавший по маршруту Бухара — Самарканд — Ашхабад, сделал длинную остановку. Пока коллеги отправились на экскурсию по городу и перекусить, он куда-то пропал. Появился Зельдович лишь вечером, когда коллеги доедали ужин и готовились вернуться в поезд. Счастливый ученый объявил им, что провел весь день в купе, в раскаленном южным солнцем вагоне — работал и наконец-то решил задачу, которая ему долго не давалась.
«Трудно представить: он мог часами работать, сидя в раскаленной железной коробке!» — с удивлением описывал этот случай соратник Зельдовича, академик Борис Захарченя.
Умели советские физики-ядерщики и отдыхать. Тот же Зельдович в том же поезде проиграл попутчикам пари. По его условиям, он должен был в халате и тюбетейке, танцуя, пройти по всем вагонам. Условие великий физик выполнил беспрекословно, а компанию в необычном «променаде» ему составила жена. При этом ученый, не постеснявшийся танцевать в поезде, стеснялся носить на груди свою коллекцию наград, куда входили три звезды Героя социалистического труда.
Спецкомитет проработал десять лет и в июне 1953 года был официально закрыт. Ему на смену пришло Министерство среднего машиностроения СССР. Под его эгидой на научном фундаменте, заложенном спецкомитетом, создали первую в мире атомную электростанцию, заложили современный ледокольный флот, научились делать атомные подводные лодки. В наши дни дело Минсредмаша продолжает «Росатом», но это уже совсем другая история.
